Задача решения не имеет

28 АВГУСТА

ВАСИЛИЙ ВЛАДИМИРСКИЙ

Столетие старшего из братьев Стругацких - повод для нового осмысления сделанного ими. Главные фантасты, писавшие по-русски, Стругацкие не просто предложили множество ярких образов, которые подошли и для будущего, и для настоящего: они создали выдающуюся литературу, не вмещающуюся в жанровые рамки. По просьбе "Полки" критик и писатель Василий Владимирский размышляет о том, что сделало тексты АБС такими долговечными.

Первый текст, написанный Аркадием и Борисом Стругацкими в соавторстве, рассказ "Извне", вышел в 1958 году. Последнее произведение, изданное при жизни Аркадия Натановича, "пьеса не для сцены" "Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах", появилось в 1990-м. Позднее свет увидели сольные повести А. Стругацкого (под псевдонимом С. Ярославцев) и сольные романы Б. Стругацкого (С. Витицкого), рукописи, забракованные соавторами, но сохранившиеся в архивах, черновики и варианты, найденные и подготовленные к печати исследовательской группой "Людены", - но основной корпус текстов А. и Б. Стругацких опубликован именно в промежутке между двумя этими крайними датами: 1958–1990.

И вот что удивительно: не только авторов, но и большинства первых читателей этих произведений давно нет с нами, а книги по-прежнему живут. Иногда так случается с текстами, внесёнными в канонический список классики, но это явно не наш случай. В отличие от Толстого или Достоевского, Стругацкие не входят в школьную программу, их книги не изучают в университетах, их знания не требуют на ЕГЭ (а жаль). И тем не менее эти повести переиздаются с завидной регулярностью: например, в 2024 году, по статистике Российской книжной палаты, Стругацкие заняли девятнадцатое место в двадцатке лидеров по совокупным тиражам - 36 изданий, 271 050 экземпляров, больше четверти миллиона штук. Книги советских фантастов, изданные сорок, пятьдесят, шестьдесят лет назад, продолжают читать по сей день, причём добровольно, не из-под палки. Хотя, казалось бы, у каждого, кто всерьёз интересуется Стругацкими, на полках давным-давно должно стоять полное собрание их сочинений.

Так в чём же залог долголетия этих текстов? Ответить не так-то просто - и всё же некоторыми предположениями, рабочими версиями поделиться рискну.

Прежде всего, проза Стругацких легко читается - и это не комплимент, а чисто техническая характеристика. Темп, ритм, интонации, типичные для разговорного стиля, иронические интермедии и отступления - всё это неспроста. Начиная как минимум с 1961 года каждая строчка АБС - результат кропотливой, последовательной и, самое важное, совместной работы, что называется, "в реальном времени". В 1981 году в интервью "Фантастику мы любим с детства", данном ленинградскому журналу "Аврора", Стругацкие рассказывали (не в первый и не в последний раз), как строится их работа:

"Мы собираемся вместе - в Ленинграде, или в Москве, или в каком-нибудь Доме творчества. Один из нас садится за машинку, другой - рядом. <...> Кто-нибудь из нас предлагает первую фразу. Фраза обдумывается, корректируется, шлифуется, доводится до уровня готовности и, наконец, наносится на бумагу. Кто-нибудь предлагает вторую фразу... И так вот - фраза за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей - возникает черновик. <...> При таком методе работы неизбежны споры, иногда свирепые. Собственно, вся работа превращается в непрерывный спор или, во всяком случае, в некое соревнование за лучший вариант фразы, эпизода, диалога. Взаимная нелицеприятная критика всячески поощряется, но при одном непременном условии: раскритиковал чужой вариант - предложи свой. В крайних случаях абсолютного отсутствия компромисса приходится прибегать и к жребию."

Иными словами, практически каждая фраза Стругацких обкатывалась на языке, рождалась в результате проговаривания вслух, часто неоднократного, как итог обсуждения и живого диалога двух очень неглупых, начитанных, разносторонне эрудированных людей. Причём эрудированных по-разному: востоковеда, бывшего офицера Советской армии, переводчика с японского - и астрофизика, подвизавшегося в IT задолго до того, как это стало модно. В результате каждая строка не просто читается - но и звучит. Может быть, это и не уникальный случай в истории русской литературы, но чрезвычайно редкий. По крайней мере, никто из советских фантастов не пытался перенять практику этого проговаривания - по причине её чудовищной трудоёмкости. А вот у Стругацких получалось работать в таком режиме без проблем: в самые продуктивные для них времена, в 1960-х, до омертвляющего вмешательства цензуры, соавторы выдавали на-гора по две-три большие повести в год.

Проза АБС, как их традиционно называют поклонники, безусловно, вписана в исторический контекст и принадлежит своей эпохе, 1960–80-м. Но при этом главное её содержание - универсальное, вневременное. На протяжении всей своей литературной карьеры соавторы регулярно возвращались к одним и тем же "проклятым вопросам", заходили на цель то с одной стороны, то с другой. В принципе, несложно составить перечень тем, которые проходят через все произведения Стругацких красной нитью и связывают их тексты (отнюдь не только из условного цикла о счастливом и благополучном Мире Полудня) в единое многоцветное полотно. Писатели напряжённо размышляли о моральной стороне прогресса и о задачах эволюции; о смысле жизни и о предназначении отдельного человека и человечества в целом; о проклятии и благословении наставничества, о том, можно ли (и нужно ли), не прибегая к насилию и грубой манипуляции, изменить человека к лучшему, если тот сам этого не желает; наконец, о практической достижимости утопического идеала "счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный".

Тонкость в том, что ответов на все эти "вечные вопросы" не существует: точнее, в разных повестях Стругацких герои предлагают свои версии - и далеко не всегда их выводы совпадают. Соавторы чужды дидактики, они не наставляют и не поучают с табуреточки, небрежно отряхивая белое пальто, а подбирают аргументы и изучают варианты вместе читателями. Стругацкие так же сомневаются, как и мы, их герои, умные, добрые, честные, так же совершают просчёты и признают ошибки - и это тоже подкупает читателя.

Самый наглядный пример такого перебора вариантов. Когда мы говорим об этике Мира Полудня, мы обычно вспоминаем Леонида Горбовского. "Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. "Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и, уж конечно, не самое эффектное - самое доброе!" - думает о Горбовском в повести "Волны гасят ветер" Максим Каммерер, матерый комконовец и бывший земной прогрессор.

Но это не единственная "стратегия победного поведения". В повести "Обитаемый Остров" мутант Колдун, живое воплощение холодного разума, не обременённого чувствами, с некоторым высокомерием ставит диагноз тому же Каммереру (юному, двадцатилетнему, совсем недавно угодившему на планету Саракш, где построена чудовищная диктатура): "Ваша совесть провозгласила задачу: свергнуть тиранию этих Огненосных Творцов. Разум прикинул, что к чему, и подал совет: поскольку изнутри тиранию взорвать невозможно, ударим по ней снаружи, бросим на неё варваров... Пусть лесовики будут растоптаны, пусть русло Голубой Змеи запрудится трупами, пусть начнётся большая война, которая, может быть, приведёт к свержению тиранов, - всё для благородного идеала. Ну что же, сказала совесть, поморщившись, придётся мне немножко огрубеть ради великого дела..." И коммунар Максим - крайне неохотно, скрипя зубами и ненавидя себя - принимает его правоту: "Да, массаракш! Да! Всё именно так, как вы говорите! А что ещё остается делать? За Голубой Змеёй люди превращены в ходячие деревяшки". Цель оправдывает средства, а самое доброе решение в этой ситуации, с точки зрения Максима, - вымостить дорогу к победе над тиранией трупами друзей и врагов. Ну а если жертвы диктатуры по какой-то причине не осознают положение и не горят желанием изменить свой статус - что ж, тем хуже для них: пришельцу со звёзд виднее. Как скандировали революционные солдаты и матросы: "Железной рукой загоним человечество к счастью!"

Понятно, что Леониду Горбовскому братья Стругацкие от всей души симпатизируют (настолько, что позволяют неведомым образом выжить во время глобальной катастрофы на планете-полигоне Радуге и наделяют невероятно долгой даже по меркам мира будущего трёхсотлетней жизнью), к шибко умному Колдуну относятся настороженно, а юному Каммереру, быстро растерявшему запас гуманизма под давлением обстоятельств, скорее сочувствуют. Но в позициях каждого из них можно при желании разглядеть зерно истины - пусть и не истину целиком.

Стругацкие ищут панацею от бед и горестей человеческих, вполне отдавая себе отчёт, что универсального рецепта тут не существует, - и всё же не опускают руки, не бросают поиски. Эта парадоксальная настойчивость вопреки логике, это упорство в поисках несуществующих ответов, эта неготовность остановиться на одной-единственной, наиболее комфортной версии - то, что по сей день привлекает в их книгах читателей, "желающих странного" (и, рискну предположить, ещё долго будет привлекать). Как говорил в самой оптимистичной повести АБС "Понедельник начинается в субботу" Кристобаль Хозевич Хунта, глава отдела Смысла жизни в НИИЧАВО, "человек замечательный, но, по-видимому, совершенно бессердечный": "Бессмыслица - искать решение, если оно и так есть. Речь идёт о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет".

Что ж, продолжаем поиск. Решений нет до сих пор.

Отсюда: polka.academy/materials/1083

Василий ВЛАДИМИРСКИЙ

Создатель фантастических миров. Вчера исполнилось 100 лет со дня рождения Аркадия Стругацкого

Крупнейшие советские фантасты второй половины ХХ века, яркие представители поколения шестидесятников, братья Стругацкие не забыты и в ХХI веке.

Их повести "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу", "Пикник на обочине", "Обитаемый остров", "Жук в муравейнике" и другие постоянно допечатываются и переиздаются солидными тиражами. Только за последние десять лет, по статистике Российской книжной палаты, Стругацкие неоднократно входили в топ-20 авторов художественной прозы для взрослых, изданной максимальным суммарным тиражом, — вместе с Федором Достоевским, Львом Толстым, Михаилом Булгаковым и другими несом­ненными классиками.

И все же, несмотря на существование двух развернутых биографических книг и множества статей и монографий, посвященных Стругацким, о жизни братьев-соавторов мы знаем сравнительно немного. Что, надо сказать, вполне объяснимо. Стругацкие терпеть не могли делиться подробностями личной жизни с коллегами и журналистами и всегда старались свести любой такой разговор к обсуждению рабочих моментов. И если Борис Натанович успел по крайней мере опубликовать мемуарные "Комментарии к пройденному" и огромное офлайн-интервью, где время от времени делился (пусть и крайне неохотно) воспоминаниями о нюансах частной жизни, то образ Аркадия Натановича долгое время оставался упрощенным, поверхностным, неточным. Добавить полноты позволили письма и дневники фантаста, опубликованные за последние десять — пятнадцать лет.

Работяга, балагур, душа компании, рубаха-парень, любимец дам - таким видели Аркадия Натановича его ученики и современники, таким они его запомнили. Все это, очевидно, правда. Но только часть правды - причем, видимо, не главная часть.

Окончив Военный институт иностранных языков, до 1955 года Аркадий Стругацкий служил по специальности на Дальнем Востоке и демобилизовался в звании капитана армии - это общеизвестно. Гораздо реже вспоминают, что Аркадий Натанович принимал личное участие в ликвидации последствий катастрофического Северо-Курильского цунами 1952 года и своими глазами видел смытые с лица земли города и поселки, разбитые рыболовецкие шхуны, тела погибших - возможно, именно эти впечатления повлияли на формирование образа разрушительной Волны из повести "Далекая Радуга".

Профессиональный переводчик с японского, Аркадий Стругацкий переводил на русский Рюноске Акутагаву, Кобо Абэ и других японских классиков, - но при этом достаточно хорошо разбирался в традиционной китайской культуре, чтобы стать выпускающим редактором "Речных заводей", одного из главных литературных памятников Поднебесной. Большой поклонник Хемингуэя, как и большинство советских интеллигентов 1960‑х, он в то же время отдавал должное замысловатой экспериментальной прозе современных английских и американских писателей и искренне рекомендовал к изданию в СССР, например, рассказы Дж. Г. Балларда и роман Джоанны Расс.

Открытого и жизнерадостного Аркадия Стругацкого иногда противопоставляют его сдержанному и отстраненному брату Борису, но и это не соответствует действительности. В 1970‑х и начале 1980‑х Аркадий Натанович, как видно из его дневников, тяжело, на грани клинической депрессии, переживал смерть друзей, предательство единомышленников, проблемы с изданием в Советском Союзе новых книг соавторов. Одно время он даже всерьез обсуждал с братом переезд в Ленинград из Москвы, где не осталось ничего, что он бы по‑настоящему ценил, - правда, все это было на уровне переписки, никаких практических шагов предпринято не было: для человека далеко не первой молодости дело оказалось слишком хлопотным.

Иными словами, Аркадий Натанович Стругацкий, чей юбилей мы отмечаем, - куда более сложный и трагический исторический персонаж, чем можно подумать, отталкиваясь от сухих строчек его официальной биографии. С другой стороны, человек простой и незамысловатый вряд ли смог бы написать "Улитку на склоне", "Гадких лебедей", "За миллиард лет до конца света", "Отягощенных злом" или "Хромую судьбу" даже в соавторстве с братом. А значит, без всех этих личных трагедий, до поры до времени скрытых от любопытного взгляда посторонних, писатель "братья Стругацкие" в нашей литературе не появился бы, - а мы не увидели бы десятки блестящих повестей и романов, вышедших далеко за рамки любого жанрового канона.

Материал опубликован в газете "Санкт-Петербургские ведомости" № 159 (7981) от 29.08.2025 под заголовком "Создатель фантастических миров".

Отсюда: spbvedomosti.ru/news/nasledie/sozdatel-fantasti...

В Ростовском клубе любителей фантастики "Притяжение" на этот раз прочли повесть и повесть.
Автор первой повести - безусловно знаковой - Джон Бойнтон Пристли. Классик английской литературы. И называется она "31 июня".
Принцесса Мелисента, художник Сэм, Мальгрим, леди Нинет, лунный день, "чёрный рыцарь взял моё сердце в полон", и вот это вот всё ))
Каждому, конечно, памятен советский двухсерийный фильм Леонида Квинихидзе с Николаем Ерёменко и Натальей Трубниковой в главных ролях. А те, кто не помнит фильм, наверняка не забыли музыку Александра Зацепина.
И это правильно.
Вот только повесть совсем другая. Интонационно и сюжетно кино и повесть - это две большие разницы, как когда-то утверждали в Одессе.
Но в России повесть прижилась. И это тоже правильно.
Говорить же о "Понедельнике..." - "это всё равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог, рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия".
Но и тут нашлись неожиданные мнения и ворох свободных ассоциаций.
И это уж совсем правильно.

Обсуждаются:
- повесть Дж.Б.Пристли "31 июня";
- повесть Аркадия и Бориса Стругацких "Понедельник начинается в субботу"

Видео для интересующихся.

В заседании принимают участие: Михаил Гончарук, Александра Корзун, Инна Кублицкая, Сергей Лифанов, Игорь Ревин, Сергей Фирсов, Михаил Якубовский



Отсюда: vk.com/wall221772819_4113

Стругацкие: гении мировой фантастики или дутая совковая многозначительность?

Братья Аркадий и Борис Стругацкие - одни из самых обсуждаемых фигур в истории советской и мировой фантастики. Их творчество до сих пор вызывает бурные дискуссии: кто-то считает их абсолютными гениями, приравнивая к классикам мировой литературы, другие видят в их произведениях лишь спрятанные за эзоповым языком банальности и "разрешенное вольнодумство".


Что стоит за массовым признанием

Рассматривая популярность братьев Стругацких, нельзя не отметить удивительную живучесть их произведений в культурном пространстве. Их книги не просто переиздаются, но продолжают оставаться актуальными для новых поколений читателей, что само по себе необычно для жанровой литературы. Популярность Стругацких не ограничивается постсоветским пространством - их произведения переведены на десятки языков.

Что удивительно, произведения Стругацких находят отклик у людей с самыми разными политическими и мировоззренческими установками. Их считают своими и либералы, и консерваторы, и технократы, и гуманитарии, что говорит о многослойности их текстов.


Эволюция творчества

Ранние произведения братьев: "Страна багровых туч" или "Полдень, XXII век", проникнуты оптимизмом и верой в светлое будущее. Они отражают характерные для раннесоветской фантастики представления о покорении космоса и торжестве научно-технического прогресса.

Однако уже в 60-е годы тональность их творчества меняется. "Трудно быть богом", "Попытка к бегству", "Улитка на склоне" демонстрируют более сложный взгляд на человеческую природу и возможности позитивного вмешательства в естественный ход событий. В поздних произведениях, таких как "За миллиард лет до конца света" или "Жук в муравейнике", еще отчетливее проявляется философская глубина и многозначность, сложность нравственных проблем.


За пределами жанра

Главная претензия критиков к творчеству Стругацких часто - в том, что их произведения перегружены "советским контекстом" и лишены универсальности, необходимой для причисления к мировой классике. Однако при внимательном анализе выясняется, что братья сумели создать особый художественный мир, выходящий далеко за пределы привычной жанровой фантастики:

1. Язык и стиль - Стругацкие разработали особый стиль повествования, комбинирующий элементы разговорной речи, научную терминологию и литературную образность. Их язык узнаваем, афористичен и при этом естественен.
2. Психологическая достоверность - в отличие от многих фантастов времени, Стругацкие создавали глубоко проработанных персонажей, чьи внутренние конфликты и развитие становились центральной частью повествования.
3. Многоуровневость текстов - их произведения можно читать и как приключенческие истории, и как социальную сатиру, и как философские притчи.
4. Жанровое разнообразие - братья успешно работали в различных поджанрах фантастики: от космической оперы до антиутопии и философской притчи.


Мировое признание: не только "внутреннее потребление"

Утверждение о том, что Стругацкие интересны исключительно постсоветскому читателю, опровергается фактами их международного признания. Произведения братьев переведены на более чем 40 языков мира. Такие книги как "Пикник на обочине", "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу" стали частью мирового фантастического канона.

Особым показателем международного признания стали экранизации их произведений зарубежными режиссерами. Фильм Андрея Тарковского "Сталкер" (1979), снятый по мотивам "Пикника на обочине", признан классикой мирового кинематографа. Немецкий режиссер Петер Фляйшман снял "Трудно быть богом" (1989).


Критика и контраргументы: есть ли основания для скепсиса?

Критики творчества Стругацких чаще всего выдвигают следующие аргументы:

1. Философская глубина их произведений преувеличена, а многозначительность - результат необходимости обходить цензуру, а не художественный прием.
2. Их популярность объясняется в первую очередь социально-историческим контекстом, а не универсальными художественными достоинствами.
3. По сравнению с западными фантастами того же периода Стругацкие слишком "локальны" и обращены к специфически советским проблемам.

Однако при объективном рассмотрении эти аргументы не выдерживают критики. Вынужденная иносказательность, обусловленная цензурой, трансформировалась у Стругацких в особый художественный метод, позволяющий говорить о вечных проблемах на языке фантастических допущений. Их книги перешагнули рамки "разрешенного вольнодумства" и стали самостоятельными художественными явлениями.


Преодоление времени

Что особенно интересно, многие произведения Стругацких с течением времени не теряют актуальности, а приобретают новые смыслы и интерпретации. "Пикник на обочине" с его концепцией Зоны и непознаваемых артефактов чужой цивилизации послужил вдохновением для создателей популярной серии игр S.T.A.L.K.E.R. Социальные модели, описанные в "Хищных вещах века" или "Обитаемом острове", находят параллели в современных общественных процессах.

Поколения читателей открывают в книгах Стругацких новые смыслы, не замеченные ранее. Это признак подлинной классики - способность произведения оставаться актуальным вне исторического контекста.

Отсюда: news.1777.ru/111243-strugackie-genii-mirovoy-fa...

Стругацкие | Пикник на обочине, Трудно быть богом, Улитка на склоне и еще 7 книг

asiel

Таймкоды:
00:00 Please listen carefully
00:07 О чем буду говорить
00:25 Дисклеймер
00:49 Не хотела читать Стругацких?
03:15 Непонятки с циклами
04:48 Обитаемый остров
06:10 За миллиард лет до конца света
08:50 Гадкие лебеди
10:25 Трудно быть богом
14:15 Понедельник начинается в субботу
16:48 Пикник на обочине
20:28 Парень из преисподней
22:44 Отель «У погибшего альпиниста»
26:38 Фальстартовые выводы
27:42 Улитка на склоне
30:41 Читательская синергия
31:15 Страна багровых туч
33:20 Что еще/уже на полках
33:24 Всякие мысли, размышления, вопросы, выводы

Сложные для меня авторы.
Ух, впечатления очень разные.

Приятного просмотра!

Отсюда: youtu.be/PAB7PqFKKw0?si=3Qr9IGrjbrzcQVpv

Monday Starts on Saturday by Arkady and Boris Strugatsky - Book Chat

EarnestlyEston

Monday Starts on Saturday by Arkady and Boris Strugatsky was originally published in 1964. Illustrations by Yevgeny Migunov. The edition I read was translated into English by Andrew Bromfield and published by the Chicago Review Press in 2017.

Об английском переводе "Понедельник начинается в субботу". Естественно, на английском, но там есть, кажется, субтитры и перевод.

Отсюда: youtu.be/wEfTpXAhM1c?si=LYidgKzP6juc9DsE

Продолжаем. Часть 2.

Патерыкина В. В., Ищенко Н.С. Трансляция гностицизма в тексте и экранизациях романа «Трудно быть богом» братьев Стругацких/ В. В. Патерыкина, Н. С. Ищенко. – Текст : электронный. – DOI 10.36343/SB.2024.40.4.002 // Наследие веков. – 2024. – No4. – С. 29–41. – URL: heritage-magazine.com/index.php/HC/article/view...

Исследование направлено на выявление специфики воплощения элементов гностического мировоззрения (иерархия миров, дуализм духовного и материального, гнозис) в романе братьев Стругацких "Трудно быть богом" и его экранизациях (П. Фляйшман, 1989; А. Герман, 2013) через призму концепции политического гностицизма Э. Фёгелина. Материалами послужили текст романа, его кинематографические адаптации и сочинения раннехристианских авторов (Ириней Лионский, Тертуллиан). Через анализ политической мифологии модерна (Э. Фёгелин) показано, что в мире Полудня существует иерархия миров, основанная на идее о приоритете земной цивилизации над остальными. Обосновано соответствие выявленных в романе Стругацких базовых идей концепции политического гностицизма; также подобные закономерности прослежены в двух экранизациях романа. Результаты демонстрируют связь гностических мотивов в творчестве Стругацких с политической мифологией модерна, раскрывая механизмы сохранения религиозного мифа в секулярных обществах.


* * *

Литературные тексты писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких (АБС) были заметной частью советской фантастики и до сих пор вызывают интерес определенных групп читающей публики. Начиная с первой экранизации - телепостановки ленинградским телевидением повести "Понедельник начинается в субботу", снятой в 1965 г. режиссером Александром Белинским, - не прекращаются попытки создать экранные версии их произведений. Одной из центральных тем АБС является идея прогрессорства. Работе прогрессоров посвящено несколько произведений АБС, но самым известным из них, осмысляющим принципы работы самих прогрессоров, является роман "Трудно быть богом". Рассмотрим идею прогрессорства, основанную на иерархии миров, в романе и двух экранизациях, Питера Фляйшмана (1989) и Алексея Германа (2013).

Иерархия миров - основополагающий принцип устройства мира Полудня, утопического будущего АБС, включающего и Землю, и другие планеты. Цикл "Мир Полудня" состоит из десяти произведений, среди которых как романы, так и рассказы [3, с. 255]. Основным полем деятельности для жителей идеального мира является космическая экспансия, причем эта деятельность увязывается со счастьем всего человечества в советской фантастике вообще и в работах АБС в частности [22]. Коммунары с Земли должны принести счастье всем мирам. Символизм полетов в космос подчеркивает власть человека над природой и всегда выступает как политически значимое событие [8]. Так полеты в космос становятся проявлением политической воли в иерархии миров.

Регулирующим принципом выстраивания иерархии является представление о приоритете земной коммунистической цивилизации перед всеми другими цивилизациями утопического космического универсума. История планет в фантастическом космосе Стругацких развивается по определенной схеме: на самой высокой ступени стоит коммунарское общество землян, а остальные названные и неназванные планеты должны приблизиться к идеальному состоянию высшей из планет. Чтобы ускорить прогресс этих планет, Институт экспериментальной истории создал прогрессоров - агентов землян, которые живут на разных планетах, собирают о них информацию и по возможности не вмешиваются в происходящее. Как показывают современные исследователи, в образе прогрессора у Стругацких воплощен сверхчеловек - диктатор, навязывающий другим людям и мирам свою волю независимо от их желания [4, с. 44]. Прогрессорство - помощь отсталым цивилизациям со стороны цивилизации более развитой, что предполагает единственно возможную мораль, которую нужно навязывать любой ценой людям, ее не разделяющим [5]. Задача прогрессоров - медленно подталкивать миры по пути прогресса, игнорируя желания их жителей и заставляя их действовать в соответствии с единственно верной схемой исторического развития. Диалектика прогрессорства такова, что, опираясь теоретически на законы исторического развития, прогрессоры противопоставляют реализуемый ими проект эволюционному развитию обществ [11]. Как показывает А. С. Юсяев, помогая другим мирам, прогрессоры на самом деле пытаются решить проблемы Земли [23].

Мир Полудня является антуражем для описания современной авторам действительности [1, с. 96]. Идея прогрессорства в мире АБС списана с коммунистической прогрессистской идеологии, господствовавшей в СССР. Согласно распространенному в советском общественно-политическом дискурсе пониманию марксизма-ленинизма, на вершине иерархии обществ стоит Советский Союз, носитель передовой материалистической идеологии, а другие страны и народы должны усвоить все достижения СССР и тоже стать коммунистическими [10, с. 109–110]. Страна, строящая самое передовое общество на планете Земля, показывала пример идеального общества будущего с таким же идеальным человеком. Социальная иерархия стран во главе с Советским Союзом переносилась Стругацкими на космическую иерархию во главе с планетой Земля.

Анализируя коммунистическую идеологию, некоторые исследователи усматривают в ней ряд черт, сходных с идеями, присущими доктринам гностических учений, распространенных в период становления и первоначального утверждения христианства. В частности, политический гностицизм анализирует Э. Фёгелин в книге "Новая наука политики" (1952), начинающей новую страницу в творчестве философа (см.: [13, с. 624]).

Э. Фёгелин выделяет два узловых момента в античной гностической религии и показывает, как гностицизм превращается в центральную мифологему модерна, то есть Нового времени, - миф о прогрессе [21, с. 237].

Два важнейших момента гностического мифа, которые находит в этом мировоззрении Э. Фёгелин, следующие: этот мир плох и подлежит разрушению; люди делятся на две категории, духовных и бездуховных, и активная роль в процессе разрушения принадлежит людям духовным (пневматикам). Только духовные переживут разрушение мира и насладятся царством света и добра. Разрушение мира называется по-гречески эсхатоном, учение о разрушении мира - эсхатологией. Учение об эсхатоне существует также и в христианстве, где после конца света ожидается Страшный Суд и наступление Царства Божия, которое не от мира сего. Это сходство обеспечило выживание гностицизма в псевдохристианских формах в католической и протестантской Европе.

Э. Фёгелин показывает, что в католических ересях, в первую очередь в учении Иоахима Флорского в XII в., происходит имманентизация эсхатона - перенесение конца света в историю. И. Флорский делит всю историю на три этапа, в ходе которых воплощаются в истории три ипостаси христианской Троицы: период Ветхого Завета - царство Бога-Отца, период Нового Завета - царство Бога-Сына, новая наступающая эра - царство Духа Святого. Первый период закончился Пришествием Христа, второй период продолжается и в настоящее время. Переход от второго к третьему периоду ознаменуется разрушением всех форм социальности, известных ранее. В новое царство войдут только новые люди, старые погибнут. Особенность учения И. Флорского в том, что религиозные концепции конца света, Царства Божия, преображения человека он экстраполирует на исторический процесс и начинает понимать их как реально происходящие исторические процессы. Это и есть имманентизация эсхатона, имеющая большие последствия [21, с. 254–259].

Схема И. Флорского легла в основание мифа о прогрессе - базового мифа модерна. Учение о прогрессе в европейских культурах Нового времени функционирует как религиозная гностическая вера, имеет иррациональные сакральные предпосылки, попытки критики которых вызывают сильную эмоциональную реакцию и блокируются как самоцензурой, так и обычной цензурой [21, с. 287–289].

Э. Фёгелин анализирует следующие политические учения модерна, которые, по его мнению, являются гностическими: кальвинизм, пуританство, коммунизм, либерализм, национал-социализм. Все они представляются Э. Фёгелину доктринами, содержащими идею о том, что этот мир плох и должен быть разрушен; после разрушения наступит новый мир, который невозможно описать позитивно, он описывается только негативно - в нем не будет того, что есть сейчас; в этот мир войдут только новые люди, старые погибнут или символически, или физически. Символическая гибель старых людей означает их полное духовное изменение, отказ от старых, прежде всего христианских / церковных норм морали и сложившихся в обществе форм жизни [21, с. 299–302]. Для гностических политических учений характерно стремление установить этот новый мир политическими средствами в истории.Содержание нового прогрессивного мира варьируется в разных гностических политических учениях: это будет протестантизм у приверженцев протестантских доктрин, общественная собственность у коммунистов, свободный рынок и демократия у либералов, расово и этнически чистое национальное государство у национал-социалистов. Переход к этому новому прогрессивному миру маркируется политическими потрясениями и разрушением старого мира, которые тоже представляются по-разному: мировая революция, шоковая терапия при переходе к свободному рынку, этнические и расовые чистки для формирования расово чистого государства и так далее. Во всех случаях новый мир устанавливает группа особых, духовных людей, владеющих истинным знанием (протестанты, коммунисты, либералы или националисты), которые знают, что делать, и резко отличаются этим от обычных людей, не способных ни понять их учение, ни реализовывать его в своей жизни и обреченных в новом мире, где они должны будут или умереть, или полностью измениться, то есть погибнуть символически. Отличие людей духовных от просто людей, людей старого мира, выражается в неприятии духовных и социальных норм, обязательных для старых людей.

Настоящее в такой схеме зависит от будущего: духовные люди живут для того, чтобы реализовать прогрессивный идеал, преобразовывают для этого жизнь, разрушают старый мир и переделывают старых людей. Таким образом, деление людей на две категории является идейным ядром учения.


Отсюда: heritage-magazine.com/index.php/HC/article/view...

Продолжение следует.

Старшие братья. Дмитрий Быков об Аркадии и Борисе Стругацких

19 ноября 2012 года в Санкт-Петербурге не стало Бориса Стругацкого — младшего из двух братьев-писателей

За последние 20 лет прогнозы Стругацких сбывались многократно, опасения их подтверждались, предложенные ими выходы обсуждались, а цитировался чаще них, кажется, только Шварц с "Драконом". Пришло время обозначить их эстетические и мировоззренческие приоритеты.
Ответ на главный вопрос: почему именно Стругацкие чаще других оказываются правы - дает Дмитрий Быков.

Мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей
В Киеве - одном из немногих мест на свете, где возможны еще дискуссии о русской литературе - ко мне подошли после лекции два читателя: один лет двадцати, другой лет пятидесяти.

- У вас очень часто упоминаются Стругацкие, - сказал молодой, - и можно подумать, что они главные русские мыслители двадцатого века...

- Не только русские, - сказал старший, - не только мыслители и не только двадцатого.

С этой точкой зрения я солидарен не только поколенчески.

читать дальше

Аркадий и Борис Стругацкие - самые главные сегодня русские писатели, потому что во время совместной работы их мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей, им удалось - как бывает при движении на очень больших скоростях - увидеть будущее советского проекта, историю которого они в метафорической форме писали, и очертить круг проблем, с которыми нам придется сталкиваться сегодня. Трифонов, Аксенов, Искандер - их ровесники и друзья - по праву называются сегодня великими, и весьма возможно, что в глазах современников они скорей превосходили Стругацких (хотя отлично знали им цену).

Просто так уж сложилось в России, что фантастика тут проходила по жанру легкой, развлекательной литературы – и потому в ней удавалось сказать больше, и цензура не так ее давила. Потом, правда, опомнилась и вытеснила Стругацких из "Невы" и "Юности" в журналы типа "Байкал" и "Знание - сила". А в мире-то сразу поняли, с литературой какого класса имеют дело: среди современников Стругацкие были самыми переводимыми, издавались в Штатах и Японии.

Не любите Стругацких? Вы просто не читали их книги
Богатая и бурная жизнь Аркадия (1925-1991) и Бориса (1933-2012) Стругацких освещена подробно и многообразно. Так что биографии АБС мы тут подробно не касаемся: напомним, что Аркадий и Борис Стругацкие – сыновья политработника, комиссара, впоследствии искусствоведа Натана Стругацкого и учительницы Александры Литвинчевой.

Стругацкие были страстными читателями фантастики и быстро поняли, что могут писать лучше большинства современников. Сначала они - на пари с женами - сочинили "Страну багровых туч", имевшую огромный успех. Путь ее к читателю оказался негладок: вещь, задуманная в 1951 году Аркадием, на две трети написанная им и законченная Борисом, была дописана в 1957 году. Но издана Детгизом только два года спустя, когда уже были опубликованы повесть Стругацких "Извне" и несколько рассказов.

После этой первой книги, которую сами Стругацкие впоследствии оценивали сдержанно и даже неприязненно, называя "беспомощной и нелюбимой", они выработали собственную систему работы - писали, как Ильф и Петров, преимущественно вместе, то есть обсуждали идеи во время рабочих встреч, делали домашние заготовки, а писать старались в домах творчества, в основном в Комарово. Аркадий Натанович на встрече с читателями (он приезжал в составе авторов "Невы" в апреле 1986 года, и я на этой встрече был) на вопрос об оптимальной технологии совместной работы ответил, что за рабочий стол надо определенно садиться вместе.

Хороша или плоха была эта первая вещь - она обозначила главную особенность Стругацких: умение писать увлекательно - так, чтобы читательский глаз "прилипал к строке". Моя собственная любовь к ним началась с "Попытки к бегству" (1962), прочитанной в восьмилетнем возрасте: я впервые тогда столкнулся с текстом, который физически невозможно отложить в сторону - вот как я начал читать его в шесть вечера, так и не отрывался до полуночи, дочитывал с фонариком под одеялом. Вне зависимости от своего наивного утопизма первая вещь Стругацких навербовала им десятки подростков-сторонников, которые с тех пор ждали каждого их текста, подсели на них навеки; это удивительный их дар - сразу вербовать читателя в свои ряды, так что стараешься немедленно найти все остальное, что они написали, и проходишь их огромный путь вместе с ними.

Изобретательность, умение выдумывать таинственное и страшное, энергичный стиль,обаятельные диалоги, исключительное чувство ритма - все это в русской литературе встречается крайне редко. Стругацкие уже в первых повестях и рассказах вышли на главные свои проблемы, и когда в 1964 году появилась повесть "Трудно быть богом", репутация их в качестве ведущих мастеров жанра была уже прочна. Так что, если читатель заявляет вам, что не любит Стругацких, он их скорее всего просто не открывал.

А дальше началась головокружительная эволюция - с каждым новым текстом они вырастали на две головы... что в их случае и естественно.

Эпоха доброты
Первый цикл повестей (или романов, как все чаще называют их теперь) – так называемый "Мир Полудня", получивший свое название по повести "Полдень, XXII век". В сущности, это не повесть, а цикл рассказов, и преобладающее настроение их - радость, азарт открытия, гордость за род человеческий. К циклу "Полудня" примыкают "Стажеры", "Далекая Радуга" (вероятно, моя любимая вещь Стругацких), "Путь на Амальтею", "Хищные вещи века". Можно сказать, что и центральное произведение Стругацких - трилогия о Каммерере - связано с "Миром Полудня" общими героями и проблемами.

Стругацкие не скрывали, что сочинили мир, в котором хотелось бы жить им самим: мир, в котором работать интересней, чем жить. Оба они признавались, что исходили именно из того, что человек живет, чтобы работать, а не работает, чтобы жить, но Борис Натанович иронически замечал, что допускает и обратное. В самом деле, утопия Стругацких рассчитана на людей, у которых есть интерес к непознанному, жажда знаний (и славы), цель в жизни, грубо говоря. Их героями стали амбициозные физики и лирики начала шестидесятых, Стругацкие верили, что это поколение сумеет вытащить страну из вечного хождения по кругу, и герои их ранней прозы - Быков, Жилин, Горбовский - в самом деле необычайно обаятельны.


Именно о Горбовском поздние, зрелые Стругацкие сказали едва ли не самые искренние свои слова: "Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. "Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж конечно не самое эффективное - самое доброе! Он никогда не произносил этих слов, и он очень ехидно прохаживался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни – именно в этих словах. И конечно же слова эти - не рецепт, не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только еще более редкий". Эпоха добрых решений довольно быстро закончилась - "Мир Полудня" вступил в серьезный кризис. Догадывались о его неизбежности не только Стругацкие: Алексей Герман в экранизации "Трудно быть богом" допустил, что Румате просто некуда будет возвращаться из Арканара - на Земле появились свои проблемы.

Искупительная жертва
"Трудно быть богом" и "Попытка к бегству" - два самых пессимистичных произведения цикла, в которых добрые и жизнерадостные герои Стругацких, жители мира, где словно царит вечный Полдень, побеждены болезни, неравенство, война, сталкиваются с историей как она есть.

В "Трудно быть богом" впервые прозвучала мысль, которую все чаще повторяют сегодня: "После серых приходят черные". Мир, в котором торжествуют посредственности, скатывается к фашизму, и это один из фундаментальных законов истории. У Руматы, которого на самом деле зовут Антон и который послан в Арканар в качестве прогрессора с Земли (прогрессорами называют историков, пытающихся ускорить ход вещей на отсталых планетах), есть лишь два способа изменить участь арканарцев. Во-первых, он может спасти немногих, опередивших свое время: ученых, книжников, поэтов. Во-вторых - на этом варианте в своей экранизации сосредоточился Герман, - он может погибнуть на глазах у местного населения и стать основателем учения вроде христианства: без искупительной жертвы ничего не получится. Только свободное, жертвенное, ироническое и милосердное учение вроде христианского способно запустить механизмы истории - экономическая логика тут бессильна.

К идее прогресса и прогрессорства сами Стругацкие со временем охладели. В одном из немногих сохранившихся телеинтервью Аркадий Стругацкий, выступая перед ученой аудиторией, говорит: "Ситуация контакта землян с высокоразвитым инопланетным разумом привела бы не только к религиозному помешательству, но к взрыву колоссальной безответственности - детей перед родителями, старших перед младшими и так далее". В переходной и как бы бродящей повести "Малыш", которую авторы недолюбливали и которая между тем оказалась прорывной, в печальной повести "Парень из преисподней" Стругацкие констатировали принципиальную невоспитуемость человека, невозможность контакта между двумя людьми двух эпох (это не говоря уж о неантропных формах бытия). Гаг, образцовый солдат, попавший в коммунистическое завтра, делает все возможное, чтобы вернуться в свой ужасный мир, потому что в нем он дома.

Этот убогий триумф ощущают сегодня все российские Гаги, вернувшиеся в родную несвободу: им не хочется, чтобы их кто-то воспитывал, за уши тащил к свету. Они тут на месте - среди сломанных костылей, телег, вечного дождя и мокрого железа. И ничего другого им не надо.

Теория воспитания
Одно из главных достижений Стругацких и едва ли не самый спорный пункт их философии - так называемая теория воспитания, которая стала на Земле грядущих веков одной из главных дисциплин. Стругацкие исходили из того, что, во-первых, всеобщая грамотность потребовалась от людей лишь после промышленной революции XVII века. Homo sapiens - лишь промежуточная ступень эволюции, должен появиться Человек воспитанный, у которого есть не только базовые знания, но и некие поведенческие навыки, мораль на уровне инстинкта, отсутствие потребности в самоутверждении, трансформация агрессии - в экспансию, жажды лидерства и доминирования - в жажду познания и освоения нетронутых территорий. Стругацкие резонно предполагали, что для формирования Человека воспитанного потребуются непредставимые катаклизмы и перевороты такого же масштаба, как Вторая мировая война: без этого человек не сможет задуматься о том, что творит.

Во-вторых, по мысли Стругацких, воспитание ребенка не может быть делом непрофессионалов. Они полагали - и тоже вполне резонно, - что нельзя доверять здоровье знахарю, а родители по отношению к ребенку являются такими же знахарями. Воспитание детей, полагали Стругацкие, должно стать всемирной задачей, решать которую будут в интернатах лицейского типа. Прототипом такого интерната представлялся им Колмогоровский лицей в Москве, ФМШ в Новосибирске, а отчасти и пушкинский лицей, воспитавший лучших представителей российского общества в первой половине XIX века. Эта часть наследия Стругацких до сих пор вызывает самые жестокие споры, но они были убеждены, что с 5 до 15 лет как минимум школьник должен воспитываться вне дома - с правом немедленно покинуть лицей в случае сильной тоски по дому или несовместимости с ровесниками. Стругацкие со времен "Далекой Радуги" решительно осуждали родительский эгоизм, не дающий матерям расстаться со своими чадами: человеку нужна не только родительская любовь, но и самостоятельность. Наилучший пример своей педагогической утопии Стругацкие предложили в рассказе "Злоумышленники", восходящем отчасти к циклу Киплинга "Сталки и компания". Совсем молодым переводчиком Аркадий Стругацкий работал над переводом этой книги, тогда же он придумал термин "сталкер" – от английского stalk (красться, выслеживать).

Главной задачей педагогики Стругацкие считали выявление изначальных, природных склонностей детей и развитие их способностей. Именно таинственным даром - сразу видеть главную способность ребенка - наделен один из самых задушевных и отталкивающих персонажей Бориса Стругацкого, главный герой его последнего романа "Бессильные мира сего" Стэн Агре, называемый также сэнсеем. Это трезвый, почти брезгливый автопортрет самого Бориса Стругацкого в окружении участников его семинара фантастики - блестящих писателей, из которых, однако, выросло совсем не то, что он растил, потому что на пути всех наших начинаний лежит "проклятая свинья жизни". Впрочем, может быть, именно эта проклятая и благословенная свинья спасает от осуществления не только наши утопии, но и антиутопии.

"Жестокость - это всегда жестокость"
Примерно с 1966 года Стругацкие описывают в основном эволюцию советского проекта - великой умозрительной утопии, превратившейся в свою противоположность. Это и естественно: тем, кто претендует на создание прекрасных новых миров, надо досконально знать, чем однажды уже закончилось строительство прекрасного нового мира.

Гомерически смешная повесть "Понедельник начинается в субботу" рассказывает о том - не только о том, конечно, но и об этом в частности, - как советская бюрократия задушила шестидесятническую утопию. Как молодые герои тогдашних фильмов и книг "Иду на грозу" и "Девять дней одного года" вынуждены идти либо в конформисты, либо в диссиденты. НИИЧАВО - Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства - стал прототипом Института в "Улитке на склоне" и прообразом бесчисленных советских НИИ, где изучали вот именно ниичаво, полное и беспросветное. Атмосфера в этих НИИ была иногда живая и творческая, но чаще гнилостная, и верх в таком НИИ с высокой долей вероятности брал карьерист от науки, демагог и дурак Амвросий Амбруазович Выбегалло. Имя этого персонажа весьма наглядно демонстрирует эволюцию советского проекта от идеалов французского просвещения к вульгарному почвенничеству.

СССР и был таким Амвросием Амбруазовичем, трудившимся над искусственным выведением кадавра с мгновенно удовлетворяемыми потребностями. Фраза "Кадавр жрал" немедленно ушла в народ и оптимально характеризовала последние, маразматические годы советской власти. Продолжение "Понедельника" - мрачную "Сказку о тройке" - удалось напечатать лишь в журнале "Ангара", главред которого Юрий Самсонов был уволен.

"Гадкие лебеди" стали первой книгой Стругацких, опубликовать которую в СССР не удалось вообще - ни в книге, ни в журнале, ни полностью, ни частично. В чем тут было дело - сказать трудно, вещь-то почти не крамольная, просто во многих отношениях чужая. Современный (капиталистический, конечно) город, в котором существует таинственный лепрозорий - там содержатся больные неконтагиозной генетической болезнью вроде проказы. Мокрецы, по мысли Стругацких, - гости из будущего, которые надеются изменить свое прошлое; в повести об этом ничего не сказано. Их еще называют "очкариками" из-за синих кругов под глазами, что заставляет некоторую часть читателей видеть в мокрецах интеллигенцию. Мокрецы имеют особое влияние на детей, которых учат странным, небывалым искусствам. Дождь фактически смывает городскую реальность, упраздняет ее со всеми ее ужасами, пьянством, воровством, коррупцией - и на глазах главного героя, писателя Виктора Банева, на очищенные улицы выходят те самые счастливые дети, у которых есть все - и удивительные таланты, и юмор, и взаимопонимание, нет только милосердия. И Банев, идя вместе с ними по улице, думает: все это хорошо, но не забыть бы мне вернуться. Вернуться, видимо, туда, куда в конце концов вернулся "парень из преисподней": в родной ад. Потому что, как говорит он сам этим продвинутым детям во время встречи с ними в их столь же продвинутом лицее: "Вы, наверное, этого не замечаете, но вы жестоки. Вы жестоки из самых лучших побуждений, но жестокость - это всегда жестокость. И ничего она не может принести, кроме нового горя, новых слез и новых подлостей... Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!"

Пикник на обочине СССР
Но самой известной книгой Стругацких - в том числе благодаря многочисленным переводам и экранизации под названием "Сталкер" - стал "Пикник на обочине". Сами авторы многократно рассказывали, что придумали историю, наблюдая именно остатки пикника на комаровской обочине и представив весь этот пластиковый мусор глазами муравья. Но тут есть известное лукавство - "Пикник" вырос из старого рассказа "Забытый эксперимент", где действие уже происходило в "зоне". А "зоной" этой, полной мутантов, было пространство забытого эксперимента над природой времени. Именно таким экспериментом был советский проект, и не увидеть этого в "зоне", описанной Стругацкими, довольно трудно.

Вот как характеризует ее сталкер Рэдрик Шухарт, он же Рыжий: "Всё правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, говорю, это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что всё переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет всё, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра..."

Да, Советский Союз был дыра и даже зона. Но он был зоной посещения - его посетил Бог: так в России говорят о пожаре или эпидемии. Бог не заботится о комфорте принимающей стороны. Но он пришел сюда, и зоркие люди вроде Блока его тут увидели. Да, СССР был зоной, но в эту зону мы до сих пор таскаемся за хабаром. И мутанты вроде Стругацких могли появиться только в ней.

Они дали лучшее описание СССР, какое могла предложить литература, не только советская, а мировая; и советская цензура, почувствовав этот сквознячок, еще как-то пропустила журнальную публикацию повести в "Авроре", но книжную задержала на долгих 8 лет, и то после 200 поправок.

Волны гасят ветер
Центральным текстом Стругацких, который до сей поры порождает множество взаимоисключающих интерпретаций, стала трилогия - "Обитаемый остров" (1969), "Жук в муравейнике" (1979) и "Волны гасят ветер" (1984).

Тут тоже сошлись главные их темы - прогрессорство, воспитание, борьба с всесильным и непобедимым тираном, - и именно здесь впервые прозвучал их главный вывод, к которому сегодня мы подошли вплотную. Сформулирован он в "Меморандуме Бромберга" – вступительной части "Волн":

"Первое: вступление человечества на путь эволюции второго порядка означает практически превращение хомо сапиенса в Странника.

Второе: скорее всего далеко не каждый хомо сапиенс пригоден для такого превращения.

Резюме:

- человечество будет разделено на две неравные части;

- человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру;

- человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую;

- человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, меньшая часть его форсированно и навсегда обгонит большую, и свершится это волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой".

Насчет сверхцивилизации, как любил говорить сам Борис Натанович, дело темное – неизвестно же, делом чьих рук были таинственные эмбрионы в "Жуке" (кто знает, тот знает, а кто не читал, тому не объяснишь).

Но несомненно, что сегодня мы действительно стали свидетелями и участниками разделения человечества на два биологических вида, и именно этим разделением, которое предсказал еще Уэллс в "Машине времени", объясняются все сегодняшние конфликты. И раскол Америки на трампистов и антитрампистов, и конфликт на востоке Украины - его следствия. Те, кого Стругацкие назвали люденами, то есть продуктами эволюции второго порядка, уже здесь.

Собственно, они здесь давно. Они появились в конце XIX века после бурного научного и культурного рывка. Их появление зафиксировал Ницше, обнаруживший у них признаки новой морали. Именно желанием бросить в топку этих людей, грозивших непоправимо и радикально изменить мир, была продиктована беспричинная вроде бы Первая мировая война. Первое поколение модерна она превратила в "потерянное". Но люди этого типа выросли снова - и понадобилась Вторая мировая война, чтобы затормозить прогресс еще основательнее. Тем не менее уцелевшие их представители успели создать термоядерное оружие, сделавшее новую мировую войну окончательно невозможной, - не зря академик Сахаров считал себя миротворцем. И новое поколение этих люденов уничтожить уже не удастся - они поднимаются по всему миру. Правда, как и предсказали Стругацкие, они существуют в немногочисленных ячейках - вроде описанного АБС "Института чудаков" под руководством Логовенко. Логовенко явно восходит к Божественному Логосу, но выживает только в логове.

Как стать люденом?
Разделение человечества - без всякого инопланетного вмешательства, строго эволюционным путем - на две эволюционные ветки, по-видимому, входит в Божественный план, и взаимного истребления этих эволюционных веток не будет, поскольку, как и предсказали Стругацкие, людены научатся быть невидимыми для людей. Иначе они вызывали бы у них иррациональный ужас и бешеное раздражение, которое испытывают обитатели поселка Малая Пеша при виде непонятных существ, похожих на кули. Правда, кто-то запомнил этих существ пушистыми, добрыми и пахнущими земляникой. А кто-то - умоляющими о помощи. Примерно так воспринимают многие сегодняшних своих противников: то омерзительными, то прекрасными, то несчастными. И соединить это в рамках, так сказать, одной ценностной парадигмы уже невозможно.

Человечество разделилось, и, слава Богу, одна его часть научилась быть невидимой для другой - так что войны останутся локальными. Все устроилось наилучшим образом: какая-то часть - то есть людены - попадет в "солнечную комнату", в которой оказался в конце концов Тойво Глумов. Они научатся связываться с нами, но систематически с нами контактировать не будут. А остальные будут и дальше смотреть телевизор и жить в том мире, который для них контрастен. Просто у нас будет не один мир, а два: один будет быстро эволюционировать, а другой - медленно деградировать.

Жаль только, как и предсказали Стругацкие, что в мире люденов туговато будет с иронией и милосердием. Но что поделать - мир, условно говоря, Донбасса сделал все, чтобы в мире Киева относились к нему без иронии и милосердия (я только что вернулся с Украины и прибегаю к этой метафоре, но вы можете подобрать любую другую). Отсюда и беспрерывные споры о том, что делать с Донбассом: попытаться интегрировать или отгородиться стеной. Мир Донбасса не хочет, чтобы его интегрировали. Что будет делать Киев - пока непонятно. Может быть, получится так, что он просто исчезнет с радаров прежнего мира: ведь нынешняя Россия, прямо скажем, совершенно не видит Украину. Она видит на ее месте ужасный фантом, а реальная страна попросту не помещается, как сказали бы те же Стругацкие, в темпе ее восприятия.

Нам предложена самая интересная коллизия в истории человечества: разделение его на две части, неравные по количеству и возможностям. И очень хорошо, если это разделение, детально предсказанное Стругацкими, не затронет лично вашу семью. Но что, если ваши дети исчезнут из поля вашего зрения и в свою очередь не захотят видеть вас? И где критерий, по которому произойдет это разделение? Стругацкие выдумали зубец "Т" в ментаграмме, но что разделит нас сегодня? Уж явно не понятие о добре и зле.

Это разделение - главное событие и главная проблема ХХ века. Трудность в том, что второй планеты нет и сбежать некуда. Придется уживаться на этой, а вот какой ценой - об этом рассказывает фильм Константина Лопушанского "Гадкие лебеди", экранизация повести Стругацких с точностью до наоборот.

Не дай себя одурачить
Аркадий и Борис Стругацкие были гениальными писателями, которым - едва ли не единственным из всего ХХ века - удалось воспитать плеяду учеников.

Учениками Стругацких были не только все лучшие русские фантасты, но и миллионы преданных читателей, которых хоть и удалось частично оболванить во времена "русской весны" (они же в значительной степени ее и придумали), но не удалось одурачить навеки. Постепенно мозги у них становятся на место, и они понимают, что столкнулись лишь с еще одной попыткой Гомеостатического Мироздания ("За миллиард лет до конца света") сохранить положение вещей как оно есть.

А не получится. Гомеостазис всегда проигрывает, потому что человек развивается - хоть и медленно, и непредсказуемо, и с неизбежными отступлениями лет на 20-30 после каждого рывка на 50-100.

В этом развитии братья Стругацкие - главные наши спутники, и это они не дадут нам сойти с ума от радости после нашей неизбежной победы. Есть Корнелий Яшмаа - и есть Гаг, и самое правильное - оставить Гага дома, не воспитывать Малыша, не ломать жизнь Абалкину. Прошлое и будущее беспощадны друг к другу. Жаль, что в настоящем они пересекаются. Хорошо бы их как-то развести.

Превратиться из тех, кто смотрит телевизор, в тех, кому он не нужен, очень трудно, почти невозможно. Для этого превращения нужно читать Стругацких. Лично я другого пути не знаю.

* * *

Материал вышел в издании "Собеседник+" №11-2019 под заголовком "Старшие братья".

Отсюда: sobesednik.ru/kultura-i-tv/20191118-starshie-br...

Какое-то время назад я писала, что на интернет-аукционе "Мешок" продается "Понедельник начинается в субботу" 1979 года с дарственной надписью А.Стругацкого И.Лукодьянову (вот здесь).

Так вот, торги закончились (еще 25.10), и ушла книга за 10.914 рублей...

Признаюсь честно, я поучаствовала, но до финальной цены мне было далеко. А жаль.

История чтения: к 50-летию “Улитки на склоне”

Александр Генис
Борис Парамонов

Беседа с Борисом Парамоновым

Александр Генис: Сегодня “АЧ” откроет необычная программа, в которой мы с Борисом Парамоновым отметим необычный юбилей. В этом году исполняется 50 лет книге, которую я считаю одной из вершин отечественной литературы, а не только советской фантастики. Это - “Улитка на склоне” Стругацких.

У этой книги мучительная судьба. В 1966 году - ровно полвека назад - братья Стругацкие опубликовали в СССР (в сборнике фантастики «Эллинский секрет») одну часть «Улитки на склоне», другая часть - попала в провинциальный журнал. И обе удостоились зверской критики со стороны властей. В полном объёме, так, как был написан авторами, этот роман был издан за рубежом в 1972 году, в издательство «Посев». В Советском Союзе книга впервые вышла только в 1988 году, на закате советской власти.

Стругацкие считали “Улитку на склоне” самым совершенным и самым значительным своим произведением, хотя она никогда не была самым популярным опусом братьев, уступая, например, милой сказке “Понедельник начинается в субботу”. Однако именно “Улитка” составила славу Стругацких на Западе. В Америке о ней написано несколько диссертаций, где “Улитку” сравнивают с Щедриным, Свифтом и Кафкой. Я, однако, считаю, что эту книгу нужно читать именно в контексте советской литературы, которую она,впрочем, явно переросла

Сегодня мы подробно обсудим все эти темы с Борисом Михайловичем Парамоновым в рамках сравнительно новой, специально для него придуманной рубрики “История чтения”, которую “АЧ” пытается сделать регулярной.

Борис Парамонов: Что ж, начну, как Вы сказали, с истории. Должен сразу сказать, Александр Александрович, что я живя в Советском Союзе братьев Стругацких не читал. Совершенно вне поля внимания они остались - и не только моего, но и той компании, которой я принадлежал. А компания была всячески литературная. Я не помню, чтобы Арьев или Довлатов или Виньковецкий когда-нибудь называли это имя, эти имена. Конечно, слышать о них приходилось, но было ясно только то, что они по части научной фантастики. А к этому жанру я потерял интерес, выйдя из детского возраста. И воспоминаний об этом детском чтении мало осталось. Ну Жюль Верн, ну Беляев. Причем Беляев мне, помню, попался, какой-то вторичный - «Звезда КЭЦ», мне и тогда, то есть в детстве, показалась эта книга скучной, не увлекла. Вот Шерлока Холмса читал взахлеб. Я в детстве читал, смешно сказать, русскую классику, Тургенева читал, и должен сказать, что не сильно он мне нравился. «Капитанская дочка» нравилась. А в четырнадцать лет я прочитал «Войну и мир», и тут же «Преступление и наказание» - и какие уж там Жюль Верны после этого.

Правда, уже по выходе из детского возраста у меня была одна реакция к фантастике - Герберт Уэллс, которого я прочитал уже вполне взрослым человеком. Да и то почему: читались записи Юрия Олеши «Ни дня без строчки», а он очень убедительно писал о том, что Уэллс хороший писатель, которого, так сказать, не стыдно знать. Прочитал, но у него понравилось больше другого «Тоно-Бэнго» - роман в общем-то отнюдь не фантастического жанра, это Уэллс-социолог. И была там атмосфера какого-то сумбурно-технологического, но вполне еще уютного викторианства, а может быть, эдвардианства, не помню уже. Какой-то был дядюшка аптекарь, придумавший какой-то элексир жизни или что-то такое.

Александр Генис: Ну тогда уже лучше вспомнить “Войну миров”. Вот где пеан уютной виткторианской цивилизации с хрусталем и скатертями, оценить которые можно только на фоне чудовищной войны - еще с марсианами, а не немцами, как в Первую мировую. Что касается Олеши, то он восхищался “Человеком-невидимкой”. А Уэллс был любимым фантастом братьев Стругацких, и в первую очередь как автор “Войны миров”.

Борис Парамонов: О Стругацких еще вот такое воспоминание. Где-то в середине шестидесятых годов были разговоры о некоем скандале в одном провинциальном журнале, где что-то интересное появилось и тут же было запрещено. По-моему, в связи с этим упоминались Стругацкие, но больше разговоров было о том, что там напечатали главу из книги Белинкова об Олеше. Даже фраза цитировалась, примерно так звучавшая: прочитав о том, что Андрей Бабичев - поэт добрых дел, я так расхохотался, что у меня вылетели пломбы.

Александр Генис: Это все тот же злосчастный журнал “Байкал”, который получил по шапке за публикацию в 1968 году половины “Улитки”.

Борис Парамонов: Как бы там ни было, Стругацких я не читал тогда и прочитал только здесь и сейчас, очень недавно - склонившись на ваши, А.А., горячие доводы. И прочитав несколько вещей - «Ветер гасит волны», “Гадкие лебеди ”и, конечно, «Улитку на склоне», я увидел, что это значительная литература. Что это ни науч-поп и ни сай-фай, но литература некоего метафизического поиска.

Более того: привыкнув в любезном отечестве к тому, что хорошая литература так или иначе должны быть антисоветской, то есть, шире - выходить за грани навязывавшегося нам убогого мировоззрения середины 19-го века, нельзя было не увидеть, что Стругацкие несомненно выходят за рамки всяческого техницизма, что они выше техногенного рационализма, видят в мире некую тайну, вызов человеку со стороны неких таинственных сверхчеловеческих сил. При желании можно это даже назвать литературой религиозного поиска. Вне всякой церковности, разумеется, и вообще любой конфессиональной религии.

Александр Генис: Однажды, по другому поводу я имел несчастье сказать, что научная фантастика - это теология для бедных. Фраза разошлась, и Стругацие мне ее не простили.

Борис Парамонов: И правильно сделали. Тут сложнее. Религия, то есть интуиция бытийной тайны, не сводима ни к каким историческим формам существования тех или иных церквей и конкретных религиозных учений. Вот был тв Америке такой Кристофер Хитченс, бойкий журналист и автор книги «Бог не велик», последнее его, предсмертное сочинение, в котором он как раз на примерах церковных практик и различных религиозных учений показывал, что всё это вздор. Но религию, интуицию Бога Творца, повторяю, нельзя сводить к истории религий и церквей. Создавая религиозную догму, уже закрывают путь к Богу - это негодная, можно сказать, жалкая попытка объять необъятное.

И вот у Стругацких можно ощутить и увидеть эту ориентацию на некую сверх-масштабность, понимание невозможности рационального суждения о тотальности бытия. Тут, конечно, можно Канта вспомнить, как он показывал, что судить выходящее за рамки пространства и времени в рамках пространства и времени не приводит ни к чему, кроме знаменитых его антиномий чистого разума. Никто, конечно, не требует от Стругацких знания Канта, но то и интересно, что ознакомившись с их проблематикой, видишь глубокую ее философичность.

Александр Генис: Напрасно, вы с этаким барским высокомерием их хвалите. Аркадий Стругацкий был одним из лучших японистов, а Борис - ученым-астрофизиком.

Борис Парамонов: Тем более! Дело у них не в машинах, не в технике - они если и не решают, то ставят вопросы метафизического, то есть выходящего за пределы опыта, знания. И очень явственно у них понимание того, что любая попытка устроиться на земле, считая при этом, что мы достигли предельного знания, решили все вопросы, - что такие попытки и суть утопия. Но тут место вам, А.А., это у вас проблематика Стругацких нашла убедительную формулировку.

Александр Генис: Оккупировав наше детство, Стругацкие повлияли на советского человека больше не только Маркса с Энгельсом, но и Солженицына с Бродским. Собственно, они (а не Брежнев) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких – и Пелевин, и Сорокин, даже Толстая. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, если так можно сказать о братьях, оправдывали основополагающий миф отравившего нас режима. Стругацкие вернули смысл марксистской утопии. Как последняя вспышка перегоревшей лампочки, их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Пока другие шестидесятники смотрели назад – на «комиссаров в пыльных шлемах» (Окуджава), вбок - «коммунизм надо строить не в камнях, а в людях» (Солженицын), или снизу – «уберите Ленина с денег» (Вознесенский), Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего. Их символом веры был труд – беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя - в коммунара, полуживотное – в полубога.

Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать «Люденом» - новым, напугавшим уже и авторов существом, у которого не осталась ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего.

Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью. Однако по пути от одной крайности к другой, Стругацкие свернули в сторону, чтобы создать непревзойденную по глубине и трагизму версию Контакта. Их «Улитка на склоне» (наравне с «Солярисом» Лема) подняла до вершины весь этот жанр.

Борис Парамонов: Ну тут, Вам, Александр Александрович, что называется, карты в руки. Я не могу претендовать на такое знание Стругацких, мои слова - не более чем первое впечатление человека, в общем привычного к серьезной литературе. И я вижу, что Стругацкие это не только серьезная в идейном плане литература, но хорошая литература. Они мастера, они хорошо пишут - вот что я первым делом увидел. И они никак не сводимы к сюжетам - хоть в плане общей идеи, хоть в смысле занимательности построения. Нет, у них есть еще нечто важное, может быть самое важное для писателя - у них есть язык. И есть умение построить текст в определенном стилистическом ключе.

Вот возьмем сегодняшнего юбиляра - «Улитку на склоне». Как известно, вещь построена дуалистически, это как бы два повествования: одно происходит в “Управлении”, другое - в “Лесу”. И в каждом своя система художественных средств. Мир Управления описан в кафкианском ключе, это мир абсурда, сюрреалистический мир. И детали тут выбраны исключительно выразительные. Чего стоит, например, поиск сбежавшей из Управления машинки, которую нужно искать всем сразу сотрудникам, но так, чтобы при этом никто из них ее не увидел. И поиск идет в масках с завязанными глазами. Это Кафка, чистый Кафка; во всяком случае Кафка бы от такого текста не отказался.

И совсем другой прием в лесной части. Стилистический к ней ключ, я бы сказал, - Платонов.

Александр Генис: Я бы сказал, что если “Управление” напоминает о Кафке, то «Лес» написан свихнувшимся «деревенщиком». Речитатив заговаривающийся прозы опутывает нас словесными лианами. Речь на дрожжах, изобильная, как все в Лесу, заливает бессмыслицей остатки распустившегося на природе разума. Если первая часть - кошмар Просвещения, то вторая – утрированный Руссо.

Борис Парамонов: А мне именно Платонов увиделся, вернее услышался: все говорящие в Лесу - это юродивые.

Александр Генис: Или, как я говорил, взбесившиеся деревенщики.

Борис Парамонов: За исключением главного героя - Кандида, конечно, но он как раз и не говорит вообще, почему его и называют Молчуном. Но это опять же сюр, только уже не на повествовательном, а языковом уровне.

Но я вот что еще хочу сказать. Как мне поначалу представилась проблематика «Улитки». В ней очень и очень можно увидеть не то что бы антисоветскую сатиру, но зашифровку именно советских проблем, причем взятых, так сказать, не на эмпирическом, а опять же на метафизическом уровне. Коммунизм взят как философема. Его сюжет - это претензия техницистского разума на тотальное переустройство бытия. Отсюда - культ силы и всяческая активность, активизм. Совсем по Марксу, если хотите: философы до сих пор объясняли мир, но задача в том, чтобы переделать его. Борьба с природой, антифизис, как это называли еще в 19 веке - термин Огюста Конта, отца позитивизма. Лес это и есть природа, а Управление - это вот этот самый технический, технологический разум.

И тут в середине книги возникает очень выразительная картинка - как эта война, объявленная природе, застревает на каких-то грязных обочинах и превращается в застой.

"Грузовик мчался по дороге славного наступления, желтое, зеленое, коричневое покорно уносилось назад, а вдоль обочин тянулись неубранные и забытые колонны ветеранов наступавшей армии, вздыбленные черные бульдозеры с яростно задранными ржавыми щитами,зарывшиеся по кабину в землю тракторы, за которыми змеились распластанные гусеницы, грузовики без колес и без стекол - всё мертвое, заброшенное навсегда, но по-прежнему бесстрашно глядящее вперед, в глубину леса развороченными радиаторами и разбитыми фарами. А вокруг шевелился лес, трепетал и корчился, менял окраску,переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевался, пугал и глумился лес, и он весь был необычен, и его нельзя было описать, и от него мутило".

Александр Генис: Да, это - тупиковая ветвь цивилизации, которая мечтает Лес закатать бетоном.

Борис Парамонов: Вот тут возникает соблазн свести «Улитку» как раз на эту тему - борьба с природой и ее непредвиденный результат в картине едва ли не всеобщей если не гибели, то апатии.

Но тут возникает в «Улитке» еще одна тема, и, как мне показалась, не ложащаяся органически ни в замысел, ни в исполнение романа. Это тема Амазонок, вот этих самых неразумных, или разумных, или как их там дев…

Александр Генис: Славных подруг из Леса.

Борис Парамонов: Можно подумать, что речь идет о неких примордиальных бытийных, космических силах, порождающих мир. Но что тогда Лес? Ведь Лес тоже гибнет от деятельности этих дев, этих амазонок. Они повисают неким только намеченным, но нереализованным углублением сюжета. Сюжет играл, когда он был построен на бинарной оппозиции управления и леса. И он стал разваливаться, когда в его структуру вошел третий элемент.

Александр Генис: Но он-то, этот самый третий элемент, и делает “Улитку” шедевром!

Различие между механической и биологической эволюцией определяет не история, а пол, не культура, а природа. Мужчины строят, женщины рожают - они и есть будущее. В Лесу это очевидно, а в Управление об этом еще не знают, но уже догадываются. Давайте-ка я тоже процитирую текст. Вот, что думает и что понимает Кандид, рассуждая о Лесе. Это, если угодно, итог книги, ее мораль.

«Изобилие красок, изобилие запахов. Изобилие жизни. И все чужое. Чем-то знакомое, кое в чем похожее, но по-настоящему чужое. Наверное, труднее всего примириться с тем, что оно чужое и знакомое одновременно. С тем, что оно производное от нашего мира, плоть от плоти нашей, но порвавшее с нами и не желающее нас знать. Наверное, так мог бы думать питекантроп о нас, о своих потомках, - с горечью и со страхом».

В этом видении Леса – ключ к «Улитке». Лес и Управление – две фазы одной реальности, они противостоят друг другу как будущее и прошлое. Разделяющая их пропасть – разрыв в преемственности. Фантастика обещала его заполнить своими домыслами. Стругацкие показали, почему это невозможно. Будущее не продолжает, а отменяет настоящее. У будущего нельзя выиграть. И непонятно, как нам жить, зная об этом. Война между настоящим и будущим представлена в “Улитке” как битва полов.

Ведь экспансия – мужской путь. Мы творим вне себя, ибо нам не дано, как женщинам, творить из себя. Мужская цивилизация плодит мертвую технику, которая искореняет поддерживающую нас жизнь. Но в Лесу вечная война мужчин и женщин закончилась полной победой последних и безоговорочной капитуляцией первых: «Они - то есть, мы! - идут и гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте».

Лишившись смысла и назначения, мы оказались тупиковой ветвью цивилизации, которая творит себе подобных из железа, как мужчины, а не из плоти, как женщины. «Вы там, - говорит одна из Подруг, - впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых скалах. Вы вырождаетесь».

Парадокс, который Лес поставил перед Кандидом, неразрешим. В других, более оптимистических версиях грядущего, Стругацкие придумали профессию прогрессора. Но попав вместо прошлого в будущее, прогрессор становится регрессором. Поэтому герой «Улитки» – последний самурай, защищающий идеалы не только безнадежные, но вредные, в том числе - экологически. Встав на сторону обреченных аборигенов Леса, Кандид возглавил партию «питекантропов».

Хотите признаюсь в своем кошмаре?

Борис Парамонов: Валяйте.

Александр Генис: Честно скажу, что по-настоящему я понял “Улитку”- и восхитился прозорливостью авторов - лишь тогда, когда услышал про овцу Долли, у которой было две мамы, но ни одного папы. Ее явление сделало нас с Вами декоративным полом.

Борис Парамонов: Но овечку Долли, Александр Александрович, не амазонки сделали, а те же самые представители мужской или фаллической, как говорят феминистки, цивилизации. Хочу напомнить Камиллу Палья, главную врагинью всех феминисток. Она сказала: если б мир пребывал в матриархате, то мы до сих пор жили бы в травяных хижинах, и не было бы ни моста Джорджа Вашингтона, ни гигиенических прокладок.

В общем мне мешают амазонки у Стругацких. Они в романе не работают, а если работают, то на какой-то другой сюжет.

И еще: сбивают с толку эпиграфы к роману: стихи Пастернака о птичке в бору и японская притча об улитке, не понимающей, где и куда она ползет. То ли апофеоз той же деревенщины, то ли отнесение к каким-то уже сверхисторическим, космическим силам, которые и будут решать в конце времен.

Александр Генис: А мне кажется, что стихи, из которых родилось название, чрезвычайно важны для замысла книги. Дело в том, что «Улитка на склоне» описывает частный случай универсальной проблемы. Контакт между прошлым и будущем питает внутренний конфликт между тем, кем мы были, тем, кем стали, но, главное, тем, кем будем. Встречаясь с палеолитом детства, мы не можем найти ему места в настоящем, точно также, как нам некуда себя деть в том будущем, где нас нет. Об этом всегда писал Бродский:

Так солдаты в траншее поверх бруствера

Смотрят туда, где их больше нет.

Перед открывающейся с этой точки перспективы меркнет любой фантастический вымысел. Ведь в войне с будущим у нас нет шансов ни понять, ни уцелеть. Так что Улитке с Фудзиямы еще повезло: она не знает, что ползет по склону вулкана.

Отсюда: www.svoboda.org/a/27609767.html